Форма входа
Читем онлайн Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
тебя, бог разбойников…»).
Обозначилось какое-то отстраненное присутствие этого сверхперсонажа, надприсутствие. И проступила перекличка с романом «Белая гвардия», единственным, по-видимому, произведением Булгакова, в котором писатель изобразил Бога. В «Белой гвардии» Бог сочувствовал людям — красным и белым, правым и виноватым.
«…Как же так, говорю, господи», — передает покойный Жилин (во сне Турбина) свой разговор с всевышним, — «попы-то твои говорят, что большевики в ад попадут? Ведь это, говорю, что ж такое? Они в тебя не верят, а ты им вишь какие казармы взбодрил…» — «Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку…» И главное: «Все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные».
«Белая гвардия» написана в середине 1920-х годов. «Мастер и Маргарита» — в 1930-е. За прошедшие годы в России многое изменилось. По крайней мере, в глазах писателя. И в «Мастере и Маргарите» божественного сочувствия нет.
В этом романе Бог отвернулся от земли. Почти по Лермонтову: «А Бог? На нас не кинет взгляда. Он занят небом, не землей…» Но если Бог отворачивается от земли — на землю приходит Дьявол. Вот такой — могущественный, равнодушный, бесчеловечно справедливый. Короче, Воланд.
Булгаковеды-неофиты молоды, и о реалиях ушедшей эпохи у них представления несколько фантастические. Пылко высказавшись о том, как страшно советская власть преследовала и уничтожала духовенство, Борис Агеев пишет далее: «А миллионы верующих православных людей продолжали тогда собираться во имя Христово и на свой страх и риск окормлялись (тут я даже новое слово узнала, которого не нашла у Даля. — Л. Я.) отважными священнослужителями. Значит, сопротивление сатане, несогласие с безбожной властью и верность Христу выказывались повсеместно и едва ли не в массовом порядке» (курсив мой. — Л. Я.)[359]. И упрекает Булгакова в том, что он этого не отразил.
Но Булгаков точен. Он видел — и запечатлел — глухое запустение церквей. В первой редакции «романа о дьяволе» (рукопись 1929 года): «Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил»[360].
Эта подробность в дальнейшем выпала из романа, но образ запустения остался, закрепленный в другой подробности. В кухне квартиры, в которую попадает Иван, «на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухших примусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемое окно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона, из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под большой иконой висела пришпиленная маленькая — бумажная».
Согласный с Борисом Агеевым Андрей Кураев пробует и эту печальную подробность считать свидетельством активного сопротивления москвичей «сатане и безбожной власти»: «Но и в той Москве были же люди, которые хранили бумажные иконки и венчальные свечи».
Нет, не хранили — судя по тому, что с великой точностью показывает Булгаков. Перед нами «коммунальная» кухня «коммунальной» квартиры. Где-то в комнатах (в каждой комнате — семья) живут или пытаются жить люди. Но так называемые «удобства», жалкие пространства «общего пользования» страшны. Это — не человеческое жилье.
Прихожая? «В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом…»
Ванная? «На Ивана пахнуло влажным теплом, и, при свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта, висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали…»
Ни к чему картинный дьявольский ад. Ад здесь, на земле: даже ванная комната, в которой моется гражданка, предстает в адском освещении.
Кошмарная кухня в том же духе… Десяток зловонных, пахнущих керосином примусов (каждый примус — семья) на плите. Что за плита? Да это заброшенная, когда-то топившаяся дровами и кормившая барскую семью кухонная плита, теперь она площадка для примусов.
Годами не вытираемое окно… В пыли и паутине забытая икона, на которую не только давно не молятся — которую не замечают. Заметили бы — вынесли.
Где хозяева этой иконы? Где те, кто сохранял свои венчальные свечи? Умерли? Уехали? Выселены? Браки давно обходятся без венчанья.
Булгаковеды-неофиты равнодушны не только к реалиям прошлого. Они не утруждают себя внимательным прочтением даже опубликованных, цитируемых ими документов. Как вдохновенно рассказывает диакон Кураев историю во славу Михаила Булгакова — о том, как писателю «пробовали заказывать антирелигиозные пьесы — и он отказывался (и это в 1937 году!)»[361].
Прочитав эти строки, я на мгновенье остолбеневаю. Антирелигиозные пьесы? В середине 1930-х годов? И я никогда не слышала об этом? Спокойно, дорогой читатель. Отец Андрей тоже никогда ничего подобного не слышал. Просто бегло просматривая «Дневник Елены Булгаковой», зацепил взглядом такие записи:
14 мая 1937 года. «Вечером — Добраницкий. <…> …Разговор его, по мнению М. А., — более толковая, чем раньше, попытка добиться того, чтобы он написал если не агитационную, то хотя бы оборонную пьесу.
Лицо, которое стоит за ним, он не назвал, а М. А. и не добивался узнать».
15 мая, назавтра. «Днем был Дмитриев. (В. В. Дмитриев — театральный художник и преданный друг семьи. — Л. Я.)
— Пишите агитационную пьесу!
М. А. говорит:
— Скажите, кто вас подослал?
Дмитриев захохотал.
Потом стал говорить серьезно.
— Довольно! Вы ведь государство в государстве! Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались. Это глупо»[362].
Об агитационной пьесе шла речь. Об агитационной (политической, однозначно одобряющей сталинскую политику), а не антирелигиозной. Разные вещи. И не заказывали — подсказывали, намекали. Тоже разные вещи.
С религией в это время уже особенно не воевали. Уцелевшие храмы всех конфессий — церкви, костелы, синагоги, караимская кенасса — закрыты. В мои детские и подростковые годы это всего лишь архитектура. Иногда очень интересная архитектура. Даже история. Софийский собор в Киеве. Успенский на Печерске. Плывущая в небо Андреевская церковь. В них не служат. Много лет спустя, уходя воображением в детские годы моего героя, я почти слышала — заставляла себя слышать — праздничный колокольный звон, густо плывущий над Киевом. Но это было воображение. В мои школьные годы, выпавшие на 1930-е, колокола в Киеве безмолствовали. Да и были ли они на колокольнях, не помню…
Да, стало быть, когда Бог отворачивается от земли, на землю приходит Дьявол. В атеистическом мире, в котором пишет свой
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская бесплатно.
Похожие на Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская книги
- Белая гвардия Михаила Булгакова - Ярослав Тинченко - Биографии и Мемуары
- Дневник Елены Булгаковой - Елена Булгакова - Биографии и Мемуары
- Булгаков. Мастер и демоны судьбы - Борис Соколов - Биографии и Мемуары
- Автор как герой: личность и литературная традиция у Булгакова, Пастернака и Набокова - Джастин Вир - Литературоведение / Публицистика
- Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий - Ирина Захаровна Белобровцева - Культурология / Литературоведение
- Неизвестная грань творчества Михаила Круга - Леонид Ефремов - Биографии и Мемуары
- Неизвестная грань творчества Михаила Круга - Леонид Ефремов - Биографии и Мемуары
- Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Полководец. Война генерала Петрова - Владимир Васильевич Карпов - Биографии и Мемуары / История
- Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 - Ирина Кнорринг - Биографии и Мемуары