Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или все же во мне? Я не слишком быстрый автор. И пока вычисляла, проверяла и взвешивала каждый оборот, в редакции журнала происходили существенные перемены. Те, кто отправлял меня в командировку и кому я писала свои взволнованные отчеты по командировке, ушли. Пришли новые люди и новый главный редактор. Сначала новые были очень милы и сказали мне, что статья великолепна и будет публиковаться. Потом — на этот раз уже без разговоров — ее выкинули к чертям.
Я попробовала объясниться с новым главным. Он благосклонно разрешил войти, но сесть не предложил и, демонстративно не подымая глаз от лежащих перед ним бумаг, сказал жестко и кратко: «Мы вас печатать не будем. Всё». Я подождала — не будет ли продолжения. Продолжения не было.
На этот раз авторитетное распоряжение явно шло не из Главлита — у Главлита другой стиль. Оно шло из того учреждения, с которым не спорят. Не иначе как «подсуетился» кто-то из булгаковедов, имеющий «руку» в главном ведомстве страны. И журнал для меня был закрыт. Навсегда.
А статью мне не вернули и вернуть не могли: статьи, как оказалось, в редакции уже не было. Ставшее ненужным сочинение просто передали для использования более авторитетному литератору. Это делалось. Имя соответствующего литератора высветилось, едва я открыла свежий номер «Литературной газеты»: М. О. Чудакова представляла на этот раз свою новенькую запись беседы с Т. Н. Кисельгоф, и Т. Н. Кисельгоф, в числе прочего, свидетельствовала, что осенью 1919 года, когда в Киев вошли белые, Булгаков «пошел отмечаться и его мобилизовали. Дали френч, шинель и отправили во Владикавказ»[277].
Я слишком помнила, как не могла добиться у Т. Н. ни одной конкретной детали по этому поводу. В записи Чудаковой пересказывалась моя гипотеза — суховатая, бесцветная гипотеза, поскольку была она сконструирована из скупой информации, извлеченной мною из старых газет. Но я ведь не знакомила Т. Н. со своей гипотезой? Я не бывала в Туапсе после изучения старых газет? Стало быть…
По случайности, в день выхода этой публикации я находилась в Москве и потому без особого промедления оказалась в редакции журнала. Здесь передачу рукописи подтвердили, оправдываться не стали, напротив, возмутились: нельзя быть такой эгоисткой! материал использован прекрасно! нужно думать о читателях, а не о себе!.. (И вы, дорогой читатель, согласны с редакцией, не правда ли?)
На самом деле, материал был использован чудовищно. И беда, конечно, не в том, что Чудакова, с некоторым опозданием обнаружив, что Т. Н. заговорила, быстренько смоталась в Туапсе; оставалось удивляться, что она не сделала этого раньше; все-таки с моей поездки к Т. Н. прошло шесть лет. Беда была в том, что Чудакова поехала с чужой неопубликованной рукописью; поехала брать интервью по чуждой ей, хотя и казавшейся надежной, готовой схеме. Это был тот самый случай, когда уничтожают, губят источник.
Известно, что Татьяна Николаевна в последние годы своей жизни была очень внушаема. Напомню хотя бы ее рассказ о том, как Иван Булгаков якобы «не успел» окончить гимназию[278]. Притом, что в ту пору, когда самый младший из братьев Булгаковых заканчивал гимназию, они жили в одной квартире на Андреевском спуске, молоденькая Тася была мила и отзывчива и, конечно, видела, и вероятно, держала в руках аттестат серебряного медалиста, полученный Ваней, и радовалась за него. Но к своим почти девяноста уже не помнила то, что видела, и терпеливо пересказывала то, что ей поведал булгаковед Бурмистров.
И теперь так же искренне и беззащитно повторяла за Чудаковой мою гипотезу о том, как мог быть мобилизован деникинцами Михаил Булгаков. Связь ее повествования со случайно попавшей к ней рукописью оставалась скрытой; информация, полученная из совсем другого источника, в записи Чудаковой представала свидетельством Т. Н.
Нужно иметь в виду, что для исследователя движение к истине бывает увлекательней собственного успеха. Всплывает неожиданный документ, обнаруживаются новые подробности, событие поворачивается другой стороной, и — я меняю свою трактовку. Быть всегда правым неинтересно. Всегда право только начальство. Но в данном случае критиковать свою собственную гипотезу мне уже не дано: она считается бесспорным свидетельством Татьяны Николаевны Булгаковой-Кисельгоф…
В дальнейшем Т. Н. повторила этот сюжет Паршину: «И вот, как белые пришли в 1919-м, так Михаилу бумажка пришла, куда-то там явиться. Он пошел, и дали ему назначение на Кавказ»[279].
Как видите, Паршину рассказано еще схематичней: без упоминания френча и шинели. И в самом деле, оперный театр, как запомнил Яков Ломбард, получил военную форму и оружие до посадки в эшелон; но они и ехали все вместе, эшелоном; а Булгаков уезжал один. И точно ли обмундирование и оружие ему были выданы в Киеве?
Что происходило на самом деле? Почему Татьяна Николаевна не помнила подробностей того, как Булгаков был мобилизован? Куда он все-таки получил командировочное предписание — в Ростов? или во Владикавказ? Может быть, она чего-то существенного не знала? Почему?
А между тем ее растормошенная расспросами память продолжала выдавать неожиданные картинки. В ее рассказах Паршину появилась живая подробность того времени, правда, относящаяся не к факту мобилизации, а уже к проводам в армию: «Да! Я его провожала, говорю: „Ты скажи Косте, чтоб он меня в кафе сводил“. В Киеве было кафе такое… неприличное. А Михаил: „Я на фронт ухожу, а ей, видите ли, кафе понадобилось!..“»[280]
Интересно? Но и тут какой-то сбой. Причем опять с Константином. Вот Татьяна провожает мужа в армию и собирается после его отъезда сходить с Костей в некое соблазнительное кафе, куда порядочной даме неудобно пойти без кавалера. (Не в то ли новое кабаре, о котором сообщила газета «Объединение» 27 августа / 9 сентября?). Короче говоря, Михаил уезжает, а Костя остается в Киеве.
А непосредственно вслед за этим Константин оказывается в Ростове. Встречается там с Михаилом, берет у него из рук квитанцию на заложенный Тасин браслет… Следующим поездом, что ли, выехал? И Тася, проживающая в одной квартире с Константином, в доме на Андреевском спуске, ничего не знает о том, что Константин ни в какое кабаре ее не поведет, поскольку завтра уезжает в Ростов?
Туман, туман…
При этом стоит помнить, что Татьяна Николаевна была абсолютно правдивым человеком. Просто память — очень хрупкая вещь, и обращаться с нею нужно осторожно. Даже со своей собственной. А уж с чужой — тем более.
«Простите его, Татьяна Николаевна»
Промахи, промахи, промахи… Промахи Паршина, промахи Чудаковой… А я — я не совершала ошибок? Еще как совершала! И однажды
- Белая гвардия Михаила Булгакова - Ярослав Тинченко - Биографии и Мемуары
- Дневник Елены Булгаковой - Елена Булгакова - Биографии и Мемуары
- Булгаков. Мастер и демоны судьбы - Борис Соколов - Биографии и Мемуары
- Автор как герой: личность и литературная традиция у Булгакова, Пастернака и Набокова - Джастин Вир - Литературоведение / Публицистика
- Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий - Ирина Захаровна Белобровцева - Культурология / Литературоведение
- Неизвестная грань творчества Михаила Круга - Леонид Ефремов - Биографии и Мемуары
- Неизвестная грань творчества Михаила Круга - Леонид Ефремов - Биографии и Мемуары
- Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Полководец. Война генерала Петрова - Владимир Васильевич Карпов - Биографии и Мемуары / История
- Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 - Ирина Кнорринг - Биографии и Мемуары